В коллекции Наума Шафера 23 443 уникальные пластинки. Но помимо звуковых архивов в музее хранятся и два особенно ценных экспоната с собственной, глубоко личной музыкальной историей – балалайка и гитара, передаёт корреспондент @Pavlodarnews.kz.

О них рассказала руководитель музея Магзия Абенова.

Балалайка выглядит просто: заводская, без украшений, без претензий на вечность. И всё же именно с неё началась судьба Наума Шафера. В 16 лет он написал свой «Вечерний вальс». Он ещё не был композитором, лишь студентом-филологом, у которого не было ни мыслей о консерватории, ни профессионального музыкального образования.

Этот вальс впервые прозвучал на студенческом конкурсе филармоний в Алма-Ате. В жюри сидел Евгений Брусиловский, композитор, чьё имя произносили с безусловным уважением. Он слушал программу без особых ожиданий, пока не прозвучали два романса. Один – всем известные «Амурские волны», второй – незнакомый, но исполненный с редкой точностью и внутренней культурой.

Брусиловский насторожился. Он спросил, откуда этот романс. Студенты расступились и указали на худощавого юношу – 18-летнего Наума. Реакция мэтра была колкой, язвительно-профессиональной, но за иронией скрывался неподдельный интерес. Через несколько недель Брусиловский пригласил Шафера к себе – ему нужно было понять, случайность ли это или проявление настоящего дара.

Каждый понедельник, с двенадцати до часу, они занимались музыкой. Брусиловский говорил с юношей о литературе, учил свободе мысли и ответственности за талант. Постепенно сомнения исчезли. Авторство «Вечернего вальса» было признано безоговорочно.

Брусиловский предложил передавать произведения Шафера по радио и сам придумал ему псевдоним. Узнав, что мать называла сына Нами, а её саму звали Гита, он соединил эти имена. Так появился композитор Нами Гитин.

Однажды Брусиловский попросил Наума сесть за рояль. Тот смутился и честно признался, что играть не умеет. Удивление было искренним:

– Но вы же написали вальс. На чём?

– На балалайке, – просто ответил он.

Брусиловский смеялся до слёз. Именно тогда он, вероятно, окончательно понял, с каким редким даром столкнулся. Он настоял на поступлении в консерваторию, сам связался со Свердловской консерваторией, опасаясь, что Москва или Ленинград «отшлифуют» природный талант до безликости. Он сразу предупредил: после третьего курса придётся выбирать – или музыка, или филология.

Выбор казался трудным, но к тому моменту у Шафера уже была любимая девушка, одногруппница Наталья Капустина, была филология, был младший брат Лазарь, были родители, не способные содержать двух студентов. Судьба не торопила, но и не уступала, и он сделал выбор в пользу первого пути. Музыка отошла на второй план и шла рядом.

Да, балалайка Шафера – это не скрипка Страдивари, но музейная ценность измеряется не только редкостью дерева и именем мастера. Иногда она измеряется судьбой. Балалайка молчит – на экспонатах не играют, но в её древесине всё ещё живёт «Вечерний вальс», и тишина вокруг неё звучит громче любой музыки.

Второй экспонат, гитара, внешне тоже не представляет особой ценности. Обычная фабричная советская модель: стандартная форма, заводская маркировка, цена на ярлыке – 10 рублей. Таких гитар тысячи, но история этого инструмента оказалась куда важнее его звучания.

По словам Магзии Абеновой, в коллективе Наума Шафера знали всех сотрудников по именам, радовались чужим успехам и переживали чужие беды как свои.

– Супруга Наума Григорьевича Наталья Михайловна вспоминала эпизод, многое говорящий о характере. У одной из коллег началась тяжёлая полоса: болел ребёнок, требовались регулярные поездки в Москву на обследование и лечение. Денег катастрофически не хватало. Женщина занимала у Шафера, возвращала, как могла, но обстоятельства оказывались сильнее, и ситуация повторялась снова и снова.

Наум Григорьевич понимал: однажды она просто перестанет брать деньги из стыда, гордости или усталости быть должной. Тогда он нашёл иной, изящный выход. Однажды он сказал, что в магазине появилась детская гитара, которая ему очень нужна, и попросил женщину купить её для него.

– Она с радостью выполнила просьбу, но когда отдавала гитару, Наум Шафер высказался, что покупает её у неё, и, передавая деньги, добавил недостающую сумму – 50 рублей, и настоял, чтобы долг считался погашенным. Без объяснений. Без благодарностей. Без намёка на благодеяние, – с улыбкой отмечает Магзия Абенова.

На этой гитаре никто так и не играл. Она не участвовала в концертах, не стала началом чьей-то музыкальной судьбы. Как музейный экспонат она может показаться скромной, почти незаметной, но именно эта гитара особенно точно говорит о Шафере как о человеке, его эмпатии, редком умении прийти на помощь так, чтобы не ранить достоинство другого, и о внутренней потребности оставаться в тени. Иногда человеческая ценность предмета оказывается выше музыкальной.

Балалайка и гитара Наума Шафера до сих пор хранят историю таланта и человечности, показывая, что истинная ценность вещей измеряется поступками и судьбами, которые затрагивают потаенные струны души.